Неточные совпадения
Мы идем, идем —
Остановимся,
На
леса, луга
Полюбуемся.
Полюбуемся
Да послушаем,
Как шумят-бегут
Воды вешние,
Как поет-звенит
Жавороночек!
Мы стоим, глядим…
Очи встретятся —
Усмехнемся мы,
Усмехнется нам
Лиодорушка.
Гонимы вешними лучами,
С окрестных гор уже снега
Сбежали мутными ручьями
На потопленные луга.
Улыбкой ясною природа
Сквозь сон встречает утро года;
Синея блещут небеса.
Еще прозрачные
лесаКак будто пухом зеленеют.
Пчела за данью полевой
Летит из кельи восковой.
Долины сохнут и пестреют;
Стада
шумят, и соловей
Уж пел в безмолвии ночей.
На берегу пустынных волн
Стоял он, дум великих полн,
И вдаль глядел. Пред ним широко
Река неслася; бедный челн
По ней стремился одиноко.
По мшистым, топким берегам
Чернели избы здесь и там,
Приют убогого чухонца;
И
лес, неведомый лучам
В тумане спрятанного солнца,
Кругом
шумел.
Было душно, жарко; из
леса глухо
шумел теплый ветер; небо заволакивало тяжелыми облаками. Становилось все темнее и темнее.
Но прежде надо зайти на Батан, дать знать шкуне, чтоб она не ждала фрегата там, а шла бы далее, к северу. Мы все лавировали к Батану; ветер воет во всю мочь, так что я у себя не мог спать: затворишься — душно, отворишь вполовину дверь —
шумит как в
лесу.
До вечера: как не до вечера! Только на третий день после того вечера мог я взяться за перо. Теперь вижу, что адмирал был прав, зачеркнув в одной бумаге, в которой предписывалось шкуне соединиться с фрегатом, слово «непременно». «На море непременно не бывает», — сказал он. «На парусных судах», — подумал я. Фрегат рылся носом в волнах и ложился попеременно на тот и другой бок. Ветер
шумел, как в
лесу, и только теперь смолкает.
Перейдя ручей, я остановился среди редколесья и стал ждать. Через несколько минут я увидел оленя: он пробежал по опушке
леса. Рядом в орешнике
шумели кабаны и взвизгивали поросята.
В темноте ничего не было видно, слышно было только, как
шумела вода в реке,
шумел дождь и
шумел ветер в
лесу.
Не
шуми, зеленый
лес,
Не шатайтесь, сосенки,
Во чистом бору!
Обычные виды: былая краса
Пустынного русского края,
Угрюмо
шумят строевые
леса,
Гигантские тени бросая;
Равнины покрыты алмазным ковром,
Деревни в снегу потонули,
Мелькнул на пригорке помещичий дом,
Церковные главы блеснули…
Смешанный
лес из сосен и берез то начинал
шуметь ласковым шепотом, то сдержанно стихал.
Справа от нее, на болоте, темной стеной стоит
лес, там уныло
шумят тонкие голые березы и осины.
Не видит Федосьюшка жила человеческого, не слышит человечьего голосу; кругом
шумят леса неисходные, приутихли на древах птицы воздуственные, приумеркли в небесах звезды ясные; собираются в них тучи грозные, тучи грозные собираются, огнем-полымем рассекаются…
Вот от
лесу как передовой вестник пронесся свежий ветерок, повеял прохладой в лицо путнику,
прошумел по листьям, захлопнул мимоходом ворота в избе и, вскрутя пыль на улице, затих в кустах.
Князь бросил мельнику горсть денег, оторвал от дерева узду коня своего, вскочил в седло, и застучали в
лесу конские подковы. Потом топот замер в отдаленье, и лишь колесо в ночной тиши продолжало
шуметь и вертеться.
Все это
шумело, пело, ругалось. Лошади, люди, медведи — ржали, кричали, ревели. Дорога шла густым
лесом. Несмотря на ее многолюдность, случалось иногда, что вооруженные разбойники нападали на купцов и обирали их дочиста.
Оба замолчали. Все было тихо. Только колесо, освещенное месяцем, продолжало
шуметь и вертеться. Где-то в дальнем болоте кричал дергач. Сова завывала порой в гущине
леса.
Пред нею зыблются,
шумятВеликолепные дубровы;
Аллеи пальм, и
лес лавровый,
И благовонных миртов ряд...
— Ну, уж я б ни за что не променяла своего
леса на ваш город, — сказала Олеся, покачав головой. — Я и в Степань-то приду на базар, так мне противно сделается. Толкаются,
шумят, бранятся… И такая меня тоска возьмет за
лесом, — так бы бросила все и без оглядки побежала… Бог с ним, с городом вашим, не стала бы я там жить никогда.
Всё вдруг переменилось — и погода, и характер
леса; небо заволакивало тучами, ветер
шумел в вершинах дерев, кругом виднелись только камыш и перестоялый поломанный
лес.
Осенью этот
лес особенно был мрачен и глухо
шумел, раскачиваясь мохнатыми вершинами.
(Из-за угла дачи Басова,
шумя и смеясь, проходит по дороге в
лес группа молодежи с мандолинами, балалайками и гитарами.)
Вот ты глядишь на меня с иронией, и все, что я говорю, тебе кажется несерьезным, и… и, быть может, это в самом деле чудачество, но когда я прохожу мимо крестьянских
лесов, которые я спас от порубки, или когда я слышу, как
шумит мой молодой
лес, посаженный моими руками, я сознаю, что климат немножко и в моей власти и что если через тысячу лет человек будет счастлив, то в этом немножко буду виноват и я.
Вот же, хлопче, будто и теперь я эту песню слышу и тех людей вижу: стоит козак с бандурой, пан сидит на ковре, голову свесил и плачет; дворня кругом столпилась, поталкивают один другого локтями; старый Богдан головой качает… А
лес, как теперь,
шумит, и тихо да сумно звенит бандура, а козак поет, как пани плачет над паном над Иваном...
А
шумит же
лес крепко, — будет буря!
— А что же мне видеть, хлопче?
Лес видел…
Шумит лес,
шумит и днем, и ночью, зимою
шумит и летом… И я, как та деревина, век прожил в
лесу и не заметил… Вот и в могилу пора, а подумаю иной раз, хлопче, то и сам смекнуть не могу: жил я на свете или нет… Эге, вот как! Может, и вовсе не жил…
А
лес и вправду
шумел, ох, и
шумел же! Просидели мы еще сколько-то времени, слышу я: ударило по
лесу будто из рушницы.
Пришли сплавщики с других барок, и я отправился на берег. Везде слышался говор, смех; где-то пиликала разбитая гармоника. Река глухо
шумела; в
лесу было темно, как в могиле, только время от времени вырывались из темноты красные языки горевших костров. Иногда такой костер вспыхивал высоким столбом, освещая на мгновение темные человеческие фигуры, прорезные силуэты нескольких елей, и опять все тонуло в окружающей темноте.
Было долгое молчание, и только костер яростно
шумел и ворочался, как бешеный. Луна всходила: никто и не заметил, как посветлело и засеребрились в
лесу лесные чудеса. Еремей тряхнул головой и сказал окончательно...
Темно и мокро
шумит лес, шепчется, шушукается, постукивает дробно по стеклу и по крыше.
Но когда остались вдвоем и попробовали заснуть — Саша на лавке, матрос на полу, — стало совсем плохо:
шумел в дожде
лес и в жуткой жизни своей казался подстерегающим, полным подкрадывающихся людей; похрипывал горлом на лавке Колесников, может быть, умирал уже — и совсем близко вспомнились выстрелы из темноты, с яркостью галлюцинации прозвучали в ушах.
Справа по обрыву стоял
лес, слева блестело утреннее красивое море, а ветер дул на счастье в затылок. Я был рад, что иду берегом. На гравии бежали,
шумя, полосы зеленой воды, отливаясь затем назад шепчущей о тишине пеной. Обогнув мыс, мы увидели вдали, на изгибе лиловых холмов берега, синюю крышу с узким дымком флага, и только тут я вспомнил, что Эстамп ждет известий. То же самое, должно быть, думал Дюрок, так как сказал...
Ах ты, горе великое,
Тоска-печаль несносная!
Куда бежать, тоску девать?
В
леса бежать — листья
шумят,
Листья
шумят, часты кусты,
Часты кусты ракитовы.
Пойду с горя в чисто поле,
В чистом поле трава растет,
Цветы цветут лазоревы.
Сорву цветок, совью венок,
Совью венок милу дружку,
Милу дружку на головушку:
«Носи венок — не скидывай,
Терпи горе — не сказывай».
— Да. Отец Феодор внушает: «Читай книги!» Я — читаю, а книга для меня, как дальний
лес,
шумит невнятно. Сегодняшнему дню книга не отвечает. Теперь возникли такие мысли — их книгой не покроешь. Сектант пошёл отовсюду. Люди рассуждают, как сны рассказывают, или — с похмелья. Вот — Мурзин этот…
Из окна чердака видна часть села, овраг против нашей избы, в нем — крыши бань, среди кустов. За оврагом — сады и черные поля; мягкими увалами они уходили к синему гребню
леса, на горизонте. Верхом на коньке крыши бани сидел синий мужик, держа в руке топор, а другую руку прислонил ко лбу, глядя на Волгу, вниз. Скрипела телега, надсадно мычала корова,
шумели ручьи. Из ворот избы вышла старуха, вся в черном, и, оборотясь к воротам, сказала крепко...
Достав фонарь, я пошел осмотреть избу кругом — никаких следов, только один
лес глухо
шумел под напором ветра да где-то дико вскрикивал филин; вернувшись в комнату, я нашел Александру Васильевну в передней избе, она стояла у письменного стола и, обернувшись ко мне, указала рукой на листик почтовой бумаги, на котором было начато письмо.
А я — спать не могу и сижу, как угольями обложен. Да и утро уже — солнце высоко, распелась птица на все голоса, умылся
лес росой и
шумит, ласково зелёный, встречу дню.
От старика Николай узнал, что Марья боялась жить в
лесу с Кирьяком и что он, когда бывал пьян, приходил всякий раз за ней и при этом
шумел и бил ее без пощады.
Пела, пела пташечка
И затихла.
Знало сердце радости,
Да забыло.
Что, певунья пташечка,
Замолчала?
Что ты, сердце, сведалось
С черным горем?
Ах, сгубили пташечку
Злые люди;
Погубили молодца
Злые толки.
Полететь бы пташечке
К синю морю;
Убежать бы молодцу
В
лес дремучий.
На море валы
шумят,
Да не вьюги;
В
лесе звери лютые,
Да не люди.
О чем
шумит сосновый
лес,
Какие в нем сокрыты думы?
Ужель в его холодном царстве
Затаена живая мысль?
А между тем день совсем разгорелся. Выкатилось на небо сияющее солнце,
лес вздыхал и
шумел, шуршали за оградой телеги, слышно было, как весело бежали к водопою лошади, скрипел очеп колодца.
Загадка эта скоро, однако, должна была разрешиться. На посветлевшем несколько, но все еще довольно темном небе выделялся уже хребет. На нем, вверху,
шумел лес, внизу, в темноте, плескалась речка. В одном месте большая черная скала торчала кверху. Это и был «Чертов палец».
Ну, разговариваем этак, едем себе не торопясь. К тайге подъехали, к речушке. Перевоз тут. Речка в малую воду узенькая: паром толканешь, он уж и на другой стороне. Перевозчиков и не надо. Ребятки проснулись, продрали глазенки-то, глядят: ночь ночью.
Лес это
шумит, звезды на небе, луна только перед светом подымается… Ребятам-то и любо… Известное дело — несмысли!
Он боялся
леса, который покойно
шумел над его головой и был темный, задумчивый и такой же страшный в своей бесконечности; полянки, светлые, зеленые, веселые, точно поющие всеми своими яркими цветами, он любил и хотел бы приласкать их, как сестер, а темно-синее небо звало его к себе и смеялось, как мать.
Воскресшие убранство и красу
Минувших дней узнал я пред собою;
Мой пульс стучал, как будто бы несу
Я кузницу в груди; в ушах с прибою
Шумела кровь; так в молодом
лесуПернатых гам нам слышится весною;
Так пчел рои, шмелям гудящим в лад,
В июльский зной над гречкою жужжат.
Зима. Поздняя ночь. Я сижу на казенном клеенчатом диване в телеграфной комнате захолустной пограничной станции. Мне дремлется. Тихо, точно в
лесу. Я слышу, как
шумит кровь у меня в ушах, а четкое постукивание аппарата напоминает мне о невидимом дятле, который где-то высоко надо мною упорно долбит сосновый ствол.
Шумит в
лесах, трещит в кустах, бренчит по траве-мураве звонкокопытный олень.
Синея, всходят до небес
Их своенравные громады,
На них
шумит сосновый
лес,
С них бурно льются водопады…
Шуми,
лес, зеленей, родная дуброва.